Детская память о войне
Cтарожилы рассказывают...
Летопись периода Великой Отечественной войны в окрестностях Алфёрова воссоздаётся большей частью по воспоминаниям старожилов. Это война, увиденная глазами детей и запечатлённая в детской памяти. Ведь тем детям, которым было всего 10 лет на момент начала войны, сейчас уже за 80. Война была их детством. Она глубоко врезалась им в память. Их воспоминания – это документальные эпизоды войны, выхваченные из тьмы забвения.
Началась война...
О том, что началась война, первыми узнали те, кто 22 июня приехал на базар в районный центр посёлок Издешково. Радио в деревнях тогда не было. До остальных жителей эта печальная новость дошла ближе к обеду. Новость о войне они узнавали от односельчан, вернувшихся с базара, или от вестовых. Иванова Н.П. (село Третьяково):
«Новости мы узнавали от вестового, который приезжал на лошади из района. Так и узнали о том, что война началась. На второй день уже мужиков начали собирать у сельсовета. Хоть и была я маленькая, но помню это. У нас всё было точно так, как в кинофильме «Судьба» показано. Посадили мужиков на телеги, и потянулся их обоз от сельсовета, под горочку, через Зимницу… Прямо из Третьяково была дорога в Издешково. Так наши мужики пошли на фронт. Вдоль наших липовых, кленовых аллей… Совсем, как в фильме «Судьба»…».
Деревенские дети не сразу поняли, что такое война. Сергеева А.И. (станция Алфёрово):
«Когда война началась, мы особо не опечалились, потому что были мы ребятишки и ничего не понимали. У нас в семье на войну никто не пошёл. Брат мой имел «бронь», так как работал на железной дороге. Мы думали: «Пойдут, повоюют, да и придут». Тут сразу танковая часть в деревне расположилась, 1 июля прибыла. Солдаты нам то блокнотик дадут, то карандашик. А нам до войны писать не на чем было, карандашиков мы не видели. Ребят танкисты сажали на башню танка. Радостные мы были, незнамо какие! То, что война – у нас соображения не было. Не видали мы ещё такого, было нам по двенадцать, тринадцать, четырнадцать лет».
Пацаны, провожая отцов в армию, предполагали, что те принесут им что-нибудь с войны – пилотки, например, а лучше, настоящий пистолет (потом большинство из этих пацанов сами добыли себе не только пистолет, но и автомат, ящик патронов и гранаты и припрятали в надёжном месте, чтобы мать не узнала и не наругала).
Бояринова А.Н. (деревня Саньково):
«Объявляют войну.... А сколько мне лет тогда было? Что я понимала?... Папка нас - меня и сестру, ведёт. Приходим к конторе, а там плачут и кричат! Кони запряжены, крик, гвалт! А папа ведёт нас за руки и говорит: «Слушайтесь маму - что она вам прикажет, всё выполняйте. Я вам привезу по хорошему платку и по ботинкам». Ну, мы прыгать стали на одной ноге! Ура!!! Глянь-ка, папа сказал, что купит платок и ботинки! Может быть, надо было плакать, но вот такое у нас было соображение».
Самолёты летали по небу. Наши самолёты садились на поля рядом с деревнями. Вокруг сразу собиралась толпа народу. В детские души западала мечта вырасти и стать лётчиком или танкистом.
Узнать, что такое война, детям пришлось уже очень скоро. Сергеева А.И. (станция Алфёрово):
«Остановился тут поезд на станции с живой силой. Летят самолёты, давай бомбить первый раз. Это было 15 июля. Мы побежали в окоп. Пока до окопа бежали, бомбёжка и закончилась. Бежали, шутили, не страшно было. Побежали мы обратно, радостно осколки от бомб собирали. Осколки остренькие, светленькие, с такими кончиками, как иголочки. В тот раз убило машиниста поезда и кондуктора – они спрятались под поезд, их осколками и убило. Урядникова, учителя, и его жену рядом с младшей школой убило. Они уже пожилые были. Урядников физику преподавал, математику. Сосну ту самую, что рядом с бывшим сельсоветом растёт, тогда ранило. Она с тех пор стоит раненая и не отрастает. Ещё убило женщину, которая с мужем и двумя детьми шла по дороге из деревни Алфёрово. Восьмимесячный ребёнок был у неё на руках, а другого маленького - годика три или четыре, вели за руку. Осколок в неё попал, грудь ей оторвало. А детки остались живые. И как мы увидели кровь, убитых, осколки, сразу мы стали взрослые, сразу мы бросили смеяться. С тех пор пошла бомбёжка».
Васильев В.В. (деревня Дубки):
«Немецкие самолёты чувствовали себя вольно. Однажды военные в легковой машине «эмке» ехали по дороге из Дубков на Уварово. Самолёты как увидели эту машину, и прямо за ней! Прямо на бреющем полёте, чуть ли не на крышу садятся! И бомбят! Несколько бомб таких было сброшено. Потом несколько ямочек – три или четыре на территории барского сада долго ещё оставались, как напоминание об этой гонке самолётов за машиной. Видать, командный состав был в той машине. Они из неё выскочили и в рассыпную в рожь. Так и спаслись. Никто не погиб».
В бывшем барском саду «под дубом» до сих пор сохранились воронки от авиабомб, как напоминание об этой погоне самолётов за машиной. Немецкие самолёты почти каждый день летели на Москву по 40-50 штук. Наши зенитки их обстреливали, но не очень успешно. Советских истребителей было мало. Деревенские жители, и в первую очередь мальчишки, очень быстро научились по звуку определять, какой летит самолёт – наш или немецкий.
В самом начале войны отряд вяземских железнодорожников был направлен в Оршу восстанавливать разбомбленные железнодорожные пути, о чём рассказала Иванова В.Л.. А в район Смоленска из Москвы 2 июля 1941 г. отправилась первая группа специалистов (строителей дворца Советов) на строительство оборонительных рубежей. Выгрузились они на станции Издешково и незамедлительно приступили к строительству рубежа обороны, который тянулся на десятки километров с севера на юг, седлал железную магистраль и автостраду между городами Вязьма и Смоленск. Ещё один рубеж обороны строился восточнее станции Алфёрово. Московские студенты были расквартированы по деревенским домам в деревнях Бекасово и Реброво. Иногда, в основном ночью, немецкие самолеты сбрасывали на деревни пропагандистские листовки на русском языке. Старожилам запомнилось содержание двух листовок: «Советские дамочки не ройте ямочки. Поедут наши таночки, зароют ваши ямочки». На второй листовке было написано: «Слева молот, справа серп - государственный ваш герб. Хочешь, жни, а хочешь, куй, за работу платят...».
В районе Издешкова в качестве рабочей силы были студенты Московского института инженеров транспорта (МИИТ), Сельскохозяйственной академии им. К.А.Тимирязева, Института животноводства и учащихся старших классов московских школ. Основными элементами оборонительного рубежа были противотанковые препятствия – рвы, эскарпы, лесные завалы и огневые артиллерийские позиции.
Работала молодёжь по 10 и более часов ежедневно, без выходных. Рвы имели форму трапеции со значительными размерами: глубина 2,5-3,0 метра, ширина по верху 5,5-6,0 метров, и потому были довольно трудоёмки в исполнении. Чтобы создать один погонный метр рва, необходимо отрыть 10-12 куб. метров тяжелого грунта, выбросить его с большой глубины на бровку, затем разбросать и спланировать на большой площади землю весом до 20 тонн, замаскировать под фон местности. Этот объём считался дневной нормой студента. В августе подключили в помощь взрывников НКВД. К концу августа отрядам ребят стали давать аккордные задания: кто свой участок закончит, может уезжать домой. Положение на фронте ухудшилось. Участились налёты вражеских самолётов на железнодорожные станции, мосты, дороги, населённые пункты. Много раз, правда, безрезультатно, гитлеровцы сбрасывали бомбы на железнодорожный мост через р.Днепр в районе ст.Митино. На смену школьникам прибыли московские полки народного ополчения. Среди них было много немолодых с высшим образованием людей, в том числе профессоров, артистов, бухгалтеров.
Жители деревень Алфёрово, Малое Алфёрово, Уварово, Бекасово, Бессоново и других – в основном женщины и дети 12-16 лет - тоже посылались на строительство оборонительных сооружений. Работа была очень тяжёлой, деревенские не обеспечивались питанием, кормиться должны были за свой счёт. Копали противотанковые рвы, оборонительные сооружения вдоль Днепра и строили аэродром в Лукино. Но немцы эти противотанковые рвы даже не заметили.
Самыми красноречивыми свидетелями того времени являются документы, сохранившиеся в архивах. Вот такую достоверную картину, сложившуюся на конец июля 1941 г. в Издешковском и Сафоновском районах, рисуют оперсводки штаба Заградительного отряда западного направления:
ОПЕРСВОДКА №22 Штаб Заградительного отряда западного направления, м. ИЗДЕШКОВО к 24.00 28.7.41 года
-
За время дня 28.7.41 года пролетело самолётов пр-ка в восточную и западную сторону, по наблюдению из м. ИЗДЕШКОВО, 5 шт. типа бомбардировщик.
В 8.00 28.7.41 года пролетел вражеский самолёт и сбросил листовки над территорией ИЗДЕШКОВСКОГО района. В 20.00 этого же дня самолёт появился вторично и вторично сбросил листовки. Листовка прилагается.
-
За время 28.7.41 года задержано и отправлено в 123 ЗСП - 417 чел., из них 15 чел. ср.к/c., лошадей - 52, повозок парных - 12 шт.
-
Во исполнение приказа начальника заградительного отряда западного направления Интенданта I ранга тов.МАСЛОВА, по ИЗДЕШКОВСКОМУ району эвакуировано крупного рогатого скота — 597 голов., мелкого рогатого скота - 189 голов. Сдано в счёт мясопоставок - 901 гол., отправлено зерна - 444 тонны.
Работает на оборонительных работах и по починке дорог и мостов — 1142 человека. Отгружено кожсырья — 9 тонн.
По САФОНОВСКОМУ району производится эвакуация скота, количество отгруженного зерна и предполагаемой эвакуации скота в ночь на 29.7.41 года уточняются.
-
По наблюдениям местных властей районов и наличия собранных винтовок, гранат известно, что бойцы, оторвавшиеся от частей и ищущие свои, части бросают оружие в поле или закапывают.
По имеющимся фактам производится расследование и усиленный надзор за проходящими военнослужащими постов заградительного отряда и партийно-комсомольского актива районов.
-
Есть случаи, когда командиры подразделений и старшины находящихся на территории ИЗДЕШКОВСКОГО, САФОНОВСКОГО и ДОРОГОБУЖСКОГО районов, посылают своих бойцов в совхозы за мёдом, маслом, курами, за которые не платят деньги, а забирают путём запугивания окружающего населения. С такими случаями мародёрства поведена решительная борьба, о чём ставлю в известность.
-
Прибывающие эшелоны с материальной частью для фронта разгружаются самым безобразным образом, вся материальная часть отгруженная стоит открыто, не маскирована, а средства передвижения её шли своим ходом. Командиры частей, коим принадлежала эта материальная часть, никаких мер к маскировке не приняли.
-
Передвижными постами заградительного отряда установлено, что отдельные лица населения САФОНОСКОГО района крайне настроена антисоветски. Задержанные лица выражают безразличное отношение к существующему строю, говоря «нам всё равно, что при советской власти, то и при Гитлере, а может быть будет лучше». Задержанные переданы органам НКВД для расследования.
НАЧАЛЬНИК ЗАГРАДИТЕЛЬНОГО ОТРЯДА ЗАПАДНОГО НАПРАВЛЕНИЯ ИНТЕНДАНТ I ранга МАСЛОВ.
НАЧАЛЬНИК ШТАБА ЗАГРАД ОТРЯДА КАПИТАН ЗАЙДЕЛОВ.
ОПЕРСВОДКА №25 Штаб Заградительного отряда западного направления, м. ИЗДЕШКОВО к 24.00 31.7.41 года.
-
В течение дня 31.7.41 г. авиация пр-ка по наблюдению из м.ИЗДЕШКОВО активных действий не проявляла.
Пролетело самолётов противника в восточном направлении 14 шт. типа бомбардировщик.
В районе САФОНОВО сбит один наш истребитель. Лётчик сгорел.
-
За 31.7.41 г. задержано и отправлено в другие части 198 чел., из них в 50 СД — 145, в 133 СД — 4 чел., 123 ЗСП — 21 чел. и в армейскую хлебопекарню — 20 человек.
-
Мобилизованное колхозное население ИЗДЕШКОВСКОГО, САФОНОВСКОГО и ДОРОГОБУЖСКОГО районов продолжают выполнять работы оборонительного порядка и починку дорог и мостов.
-
29.7.41 г. согласно приказа по 133 ССД от 28 июля 1941 г. в ИЗДЕШКОВСКОМ районе живущее население по имеющимся сведениям стало резать птицу и мелкий скот и даже зарывать живьём в землю.
По приказу начальника Заградительного отряда, интенданта I-го ранга Маслова, на место уничтожения скота для производства расследования выезжал Опер. Уполномоченный и следователь Заградотряда Западного направления. Материал расследования и приказ по 133 СД прилагается.
-
Осуждено ВТ к высшей мере наказания — расстрелу 2 человека.
-
Сегодня 31.7.41 г. комендант ст. ИЗДЕШКОВО и два его помощника в 10-00 убыли в направлении г.Вязьма. Ст. ИЗДЕШКОВО осталась без военного надзора около 4-х часов, не поставив никого об этом в известность. Имеющийся дорожно-восстановительный батальон в м. ИЗДЕШКОВО выставил своего среднего командира и назначил вр. исполняющим дела коменданта Ж.Д. ст. ИЗДЕШКОВО. Причина убытия коменданта ст. ИЗДЕШКОВО и его двух помощников выясняется.
-
Сегодня 31.7.41 г. был сбит самолёт противника типа тяжёлый бомбардировщик. Самолёт упал в районе Петровского сельсовета. Захвачено в плен 5 раненых немецких лётчиков.
НАЧАЛЬНИК ЗАГРАДИТЕЛЬНОГО ОТРЯДА ЗАПАДНОГО НАПРАВЛЕНИЯ ИНТЕНДАНТ I ранга МАСЛОВ.
ВР. КОМИСАРА ЗАПАДНОГО НАПРАВЛЕНИЯ, СТАРШИЙ ПОЛИТРУК ЛУКИНКОВ.
НАЧ. ШТАБА ЗАГРАД ОТРЯДА ЗАПАДНОГО НАПРАВЛЕНИЯ КАПИТАН ЗАЙДЕЛОВ.
Материал предоставлен московскими поисковиками, ВППК "Последний Бой"
В сентябре начались занятия в школах, но их пришлось прекратить из-за постоянных авианалётов немцев. Школьников распустили по домам. Военные части стояли за деревней Плешково и у Бессоново, да и остальные деревни были полны военных, по дорогам всё время шли отступающие советские части. Их бомбила и обстреливала немецкая авиация.
Люди стали рыть собственные окопы и землянки, чтобы спасаться от бомбёжек. Стали доходить тревожные слухи, что немцы отбирают скот у населения. Кто-то предусмотрительно порезал скот сам и припрятал мясо. А кто-то не решился зарезать корову и лишить детей молока, надеясь как-нибудь спрятать её, – авось немцы не заметят. В некоторых колхозах, как, например, на Уварово, весь полученный урожай тайно, ночью раздали людям (что раньше было немыслимо, так как в первую очередь его надо было сдать государству). Это впоследствии спасло людей от голода. Селяне стали готовить окопы, закапывать «ямки» - прятать нехитрое своё добро и зерно в землю. Колхозный скот стали угонять в тыл. Для этого снаряжали стариков или доярок с ребятишками. Гнать скот было сложно, потому что дороги были заняты беженцами и отступающими войсками, да и бомбили часто.
Война подходила всё ближе и ближе к Алфёрову. Уже видно было багровое зарево на небе со стороны Дорогобужа, уже слышно было артиллерию. Ильина Н.В. (деревня Панасье):
«Как только объявили, что война, стали все рыть окопы. Выйдем, бывало, вечером и видим зарево на небе со стороны Дорогобужа, стрельбу слышно. Стали думать, что пришла нам гибель. Деревня Панасье находилась на горке, снизу была речка, а дальше ещё одна деревня – Телятково. Однажды видим, что от Телятково с горки идут наши танки по направлению на восток, на Москву. И солдаты шли, и техника. Летали немецкие самолёты (наших самолётов не было) и стреляли по нашим отступающим войскам. Мы во время этих обстрелов хоронились в окопах».
В начале октября 1941-го года немцы подошли уже совсем близко. Первыми их увидели жители деревень, расположенных рядом со Старой Смоленской дорогой.
Романенкова В.К. (деревня Никитинка):
«Когда наши отступали, это мне на всю жизнь запомнилось. Из нашей деревни большак (Старая Смоленская дорога) был виден. По большаку шли солдаты - отступали. Наши отступили, немцы зашли в нашу деревню. Мы были все в окопах. Немцы зашли - мы вышли из окопов, пришли в деревню. А немцы по дворам! Куры закудахтали... И тут наши солдаты начали стрельбу! Тут сразу начался бой! Немцы забегали... оказывается, наши военные залегли в лощине. Никто из деревни об этом не знал. Началась стрельба. Все порасбеглись - кто куда! Врассыпную... Мы с матерью побежали опять в окоп. У неё на руках был маленький ребёнок - младший наш братик Витя 40-го года рождения. Окоп был выкопан по направлению к Ельне от деревни. И вдруг танк! Идёт на наш окоп танк!!! Танк был русский. К нам в окоп заскочил немец! Пацан у мамы на руках орёт, немец ругается! Ну, думаем, сейчас он нас убьёт! Прижались к стенке и сидим... Немец залез к нам в окоп и стрелял из пулемёта через лазейку по танку. Потом всё затихло. Немец выскочил. Мы вылезли из окопа, вышли. Танк стоит. Он до окопа не дошёл чуть совсем - подбили танк. Один-единственный танк был. И мы видели - два солдатика убитых около танка... Бой был скоротечный - не больше двух-трёх часов длился. Деревня сгорела, людей побили.
Ну, бой стих. Немцы своих сразу стали хоронить. И могилки поделали, и кресты поделали... А наши солдаты на поле остались лежать. Солдат много было. Целое поле было солдат! Лежали наши солдаты, как лён - рядом друг с другом. Как они шли, наступали на нашу деревню, так и полегли. Эта картина осталась у меня перед глазами.
Назавтра, когда всё уже вроде утихло, сестра моего отца - тётя Марина, позвала меня с собой: «Пойдём, посмотрим на наших солдат». Искали обычно, нет ли кого своих среди убитых солдат? Ума у меня не было, я пошла с ней, полюбопытствовала... детство было. Потом я об этом пожалела - кошмары меня преследовали. Поле было устлано нашими солдатами. Тётя подошла к одному солдату, пистончик вытащила у него из кармана - где имя солдата было написано. Это был сибиряк. Если бы ум у нас был, то надо бы было все эти пистончики собрать и сохранить. Но мы не догадались этого сделать, не сообразили. Я взглянула на лицо того солдата, и он мне запомнился навсегда. Лежал: глаза открытые, рот разинут, зубы блестят... и глаза... глядят... Я как заорала!!! Побегла прочь!».
Бежим, и вдруг: «Мамаш! Мамаш!» - слышим, что зовёт кто-то нас. А там два солдатика в ельнике. Подошли мы к ним, а они: «Пить, пить, пить....». Просят пить... Мы вернулись назад в деревню, понесли им молока, понесли им воды. Носили мы им неделю. Ельничек был прямо на дороге. Очень густой был ельничек. В деревне в это время были немцы - в каждой хате немцы стояли. Мы не могли тех солдатиков к себе взять. На седьмой день к ним пошли - а они умерли... Они были раненые, их надо было спасать. Тётя перевязывала их - я-то поодаль стояла».
Оккупация
То, что произошло в Никитинке, скорее исключение, чем правило. Большинство деревень в окрестностях Алфёрова были сданы без боя. К 8 октября Алфёрово и его жители оказались в окружении. Когда дошёл слух, что немцы занимают деревни, в некоторых селениях жители разбежались по заранее приготовленным окопам и землянкам, в других сидели по домам в темноте в надежде, что к ним не зайдут, а где-то вышли на улицы и стояли в ожидании, что же будет. Были старики, которые служили в первую мировую войну. Немцы для них не были невидалью, и они пытались разговаривать с ними по-немецки, подавая односельчанам пример, что немцев надо называть «пан». Немцы же обращались к русским женщинам, называя их «матки».
Немцы сразу бросились грабить. Во всех деревнях была одна и та же картина: не спрашивая ни у кого разрешения, немцы начали занимать деревенские хаты и резать скот. Васильев В.В. (деревня Дубки):
«В октябре к нам пришли немцы. Мы, ребятишки, высыпали, стоим, смотрим. Немцы пришли к нам из Зимницы, приехали на велосипедах. Пришли, сразу по домам разбежались, хватают палки, и давай этими палками кур бить. Свиней сразу всех порезали. У нас была корова. Баба Ликонида пыталась уговорить, чтобы не трогали её, всё просила: «Пан, пан, пан, оставь корову…». Но они отбросили её небрежно ,корову зарезали. В общем, всю живность уничтожили. Кур, правда, побили не всех. Жителей согнали в один дом небольшой, всю деревню туда. Солому настелем и все ночуем вместе – и дети, и взрослые. Немецкие войска заняли все избы».
Кондратьева Н.Е. (деревня Уварово):
«Наши отступали, немцы на мотоциклах пёрли, гусей били, незнамо что творили. У кого корову забротают, уведут, у кого поросёнка».
Иванова В.Л. (деревня Бекасово):
«Как начали немцы скот бить! У нас корову, свиноматку, два подсвинка пуда по три, гусей – всё уничтожили! Дядя мой, мамин брат, пришёл и говорит: «Катя, немцы там свинью твою режут, сходи, хоть кишки попроси, чтобы ребят было чем кормить». Мама пошла, а там не то, что кишки попросить, там самому-бы живому уйти! Там страшно было. Свиноматку эту уже облупили, обварили, она голая была, как человек! Поросятки лежат, выкинули их…».
Сергеев В.Ф. (деревня Азаровка):
«Народ собрался, стоит. Немец один на мотоцикле подлетает: «Русь! Яйца, масло!». И по газам к трассе! Немцы у нас остались на ночь. У нас хлеб уже был убран. Амбары все были зерном забиты. Двери долой! Коней туда, в зерно! Курей! Гусей! Крик! Прудочек у нас был небольшой, гусей было много. Немцы бьют, гуси с перепугу в прудок! Немцы прудок этот окружили, гранатами бросают в гусей! Пчёл вёдрами воды заливают! Свиней режут!».
По только что построенной автостраде на Москву двигалась огромная военная мощь. С 8 по 13 октября немцы заняли все деревни. Прибыли они на велосипедах, мотоциклах, танках, машинах, гужевых повозках, запряженных огромными сытыми лошадьми. Было холодно, земля тогда была уже чуть подморожена, кое-где выпал первый снег.
Немцы чувствовали себя уже победителями. Захаренкова М.К. (Малое Алфёрово):
«Немец шёл по дороге на Москву – по булыжниковой мостовой – такой грохот стоял! Один немец, восторженный такой, заскочил в наш дом и кричит: «Матка! Драй таге вир тринкен кофе ин Москоу». Мы так поняли, что через три дня они уже собираются кофе пить в Москве. Но такая сила шла на Москву! Мы думали, что всё, конец… А потом затихли, затихли...».
Потом немцы стали выдавать кое-какую компенсацию местным жителям за уничтоженный скот, но далеко не всем, и стоимость компенсации не покрывала нанесенного ущерба. Например, за свинью могли дать старые ботинки из свиной кожи или мешок муки. А могли и ничего не дать.
Окруженные войска еще метались внутри «котла», пытаясь нащупать проход на восток. В лесах оставалось много солдат Красной Армии, не получивших вовремя команду к отступлению и попавших в окружение. Фронт ушёл далеко на восток. Красноармейцам деваться было некуда. Они были вынуждены выходить из лесов, бросать оружие и сдаваться. Некоторые пытались прятаться в деревнях, переодевались в гражданскую одежду. Их выгоняли из изб и сгоняли в концлагеря или расстреливали, затем закапывали здесь же, у дорог. При этом немцы не утруждали себя сортировкой – действительно военный или нет. Таким образом, из деревень забрали последних трудоспособных мужиков: парней, которым только что исполнилось или должно было исполниться 18 лет, и тех, кто не был призван в первые дни войны, потому что был негоден к строевой службе по здоровью. Лагерь для военнопленных был на станции Алфёрово. Там содержалось 360 человек. Состояние их было плачевным, они голодали. Местное население пыталось их как-то поддерживать. Люди приносили им еду, перебрасывали её через ограждение или договаривались с охранниками. Но у них самих уже не оставалось запасов. Большой лагерь для военнопленных и гражданского населения был в Вязьме на улице Кронштадской. Туда попадали и алфёровские жители из числа провинившихся перед немцами или тех, на которых донесли, что они коммунисты.
С первого дня оккупации по всем заборам и домам были развешаны правила «нового порядка». За невыполнение правил грозили расстрел или повешение. Немцы первое время были очень наглыми, твердили женщинам: «Матка, Русь капут, Москва – капут, Сталин - капут». Жителям под страхом смерти запрещалось передвигаться между деревнями без пропуска, выдаваемого комендатурой. Немцы имели своей целью установить жёсткий порядок. Потребовали, чтобы урожай, который не успели убрать к их приходу, был убран и распределён между жителями. Было приказано в каждой деревне выбрать старосту. Имея возможность выбирать старост самостоятельно, жители стремились выбрать того, кому они доверяли и надеялись, что он не будет чинить им вред. Такие люди находились и действительно старались не ущемлять интересов жителей, насколько это было возможно. В некоторых деревнях в старосты выбрали бывших советских начальников - председателей колхозов или председателей сельского совета. Те понимали, что тем самым односельчане подписывают им смертный приговор, так как советская власть не простит им работу на немцев. Так впоследствии и произошло.
Согласно установленным новым немецким порядкам жители были обязаны поддерживать в хорошем состоянии дороги, зимой очищать их от снега, засыпать ямы от бомб, разбирать завалы. На эту работу сгоняли молодёжь, не спрашивая их желания. Уклонение от работы рассматривалось как саботаж. За отказ от работы били палками или отправляли в концлагерь. Зима 1941-42 годов была очень снежная, морозная, работы было много. У молодых девчат и ребят была плохая одежда, зачастую худая промерзающая обувь. Работали под наблюдением немецкой охраны. Уйти с работы было нельзя. Пока люди работали, охрана не имела к ним претензий, но стоило только кому-нибудь остановиться, он тут же получал удар палкой по спине. За работу получали паёк: хлеб с опилками, соль, неочищенную гречиху, отгон с молокозавода. Это было большим подспорьем для семей во время немецкой оккупации.
Люди были обязаны при немцах продолжать работать так, как они работали до войны. Колхозники должны были пахать и сеять, железнодорожники – работать на железной дороге по той специальности и в той должности, которую они исполняли до войны. Эта работа оплачивалась продуктами – давали паёк. Необходимо было добывать себе пропитание. Поэтому даже дети стремились работать при немцах: девочки-подростки стирали немцам одежду, чистили картошку на кухнях (в этом случае имели возможность унести домой немного картофельной шелухи своим матерям), работали на сеноскладе.
В деревнях, расположенных рядом с транспортными магистралями, по которым продвигались войска на Москву и обратно (на отдых), немцы стояли в домах постоянно. Были и такие деревни, удалённые от главных дорог, где немцев почти и не видели за время всей оккупации, но таких было мало. Немцы занимали самые просторные избы – стояли по 30-50 человек в каждом доме. Хозяев домов выгоняли (особенно, если в доме были маленькие дети), некоторым разрешали жить на печке или в чуланах. Зачастую женщины и дети собирались в одну избу всей деревней, стелили на полу солому – так и спали один на другом.
Суровая зима 1941/42
Наступила очень холодная зима. Немцы потерпели поражение под Москвой.
Ануфриев А.Ф. (деревня Гвоздиково):
«Немцы, когда только пришли, говорили нам: «Москау капут! Шнапс тринкен!». Гулять, значит, будут... Они приехали в нашу деревню Гвоздиково на лошадях. Лошади здоровые! Парами запряженные! Крупные такие лошади у них были. Тяжеловесы. Интересно смотреть на них было. Пришла зима - кормить этих лошадей было нечем, да и климат у нас холодный. Зима была очень суровая. Под Москвой как следует немцев встретили, - уже совсем по-другому немцы заговорили. Тогда они уже стали говорить: «Матка, война нихьтс гут!». Ну, понятно... помирать никому не охота...».
Немцы были разные: и злые, и добрые. Да и не все были немцами, хоть их всех так и называли. Были поляки, финны, австрийцы и другие. В деревне Малое Алфёрово стояли австрийские ремонтные части. В Дубках и Зимнице находились поляки, которые ремонтировали дорогу Москва-Минск. Финны были самые злые. Селяне полагали, что они мстят местному населению за финскую войну. Кроме того, были русскоговорящие немецкие солдаты и офицеры. Это были как «власовцы», так и русские эмигранты, уехавшие из России после революции и гражданской войны.
К новому 1942 году каждому немецкому солдату пришли из Германии от родственников посылочки. Таких посылочек в деревнях раньше никогда не видели: они были очень маленькими, величиной с пачку печенья, при этом были красиво оформлены. Немцы подобрели. Некоторые, особенно пожилые или более зрелого возраста, у которых были свои дети, готовы были разделить радость с русскими детьми. Они угощали детей конфетками. И ещё немцы почему-то очень любили играть на губных гармошках.
Наступило затишье. Одни немцы уезжали, другие приезжали. Селились они в деревенских домах, устанавливали свои порядки. Данилова Н.А. (деревня Енино):
«Потом немцы стали у нас жить. Приезжают, поселяются и живут. Мы в каморочке, в чуланчике жили. Семью нам другую пригнали. «Картошку, матка, вари», - командовали. А мы от немцев всё прятали. Что в землю закапывали, что в снег. И одежду, какая получше, закапывали».
11-ый кавкорпус полковника Соколова и 1-й гвардейский кавкорпус Белова
Молодёжь в деревнях, занятых немцами, стала устраивать вечеринки. 27 января 1942 г. 1-й гвардейский кавалерийский корпус под командованием генерала П.А. Белова прорвался в тыл немецких войск через Варшавское шоссе юго-западнее Юхнова. 11-ый кавалерийский корпус Соколова начал наступление с севера с целью захватить шоссе Смоленск-Вязьма и закрепиться на нем в районе деревни Якушкино.
Житель деревни Ульяново Владимиров И.В. вспоминает об этом так:
«Когда немец к Москве подошёл, у нас тихо стало. Так длилось приблизительно до 26 января. Мы даже стали на вечеринки ходить. Молодёжь есть молодёжь… Соберёмся и в соседнюю деревню пойдём. Немцев нету, тишина. Бои там где-то под Москвой… фронт там остановился. И вот в один вечер мы были на вечеринке в деревне Никулино – это километров пять от Изьялова. И вдруг кто-то прибегает и говорит: «В Старом Селе красные! Наши!». До Старого Села от нас километров 15. Мы, трое пацанов, собрались и решили бежать на встречу к солдатам нашим. Прямо с вечеринки. И не доходя, может быть, километра три-четыре Старого Села, мы встретили наших солдат. Они нас спросили, откуда мы, и где немцы? Немцы были в Изьялове. Передвигались немцы в основном по трассе, заезжали ночевать в крайние деревни – Изьялово, Желудково. Переночуют и дальше к Москве едут. В эту ночь в Изьялово была полная деревня немцев. Мы рассказали нашим, что в Изьялово немцы, а в Осташково – нет. Они нас сажают на мотоциклы и говорят: «Поедемте с нами». Два километра мы не доехали до Изьялова, нас высадили и сказали: «Идите домой, вам тут делать нечего». Они такое в Изьялове устроили! Их всего человек пять было: немцев всех разогнали! Немцы бежали кто куда - их врасплох застали, они спали все. Никакой охраны не было. Перебили немцев, разогнали и вернулись обратно к Старому Селу».
Для усиления 1-го кавалерийского корпуса, действующего в тылу немцев, советское командование решает выбросить десант в районе Вязьмы с задачей перерезать железную и шоссейную дороги Вязьма-Смоленск. Операция прошла неудачно. Из десантированных 2497 парашютистов после приземления в место сбора вышли только около 1300 человек.
Трофимова А.С. (деревня Комово):
«В октябре пришли немцы, а в феврале наших парашютистов сбросили. Я их сама видела. Видела, как летит наш парашютист – и прямо на зенитку. И там же его и убивают».
Ильина Н.В. (деревня Панасье):
«Однажды вышли мы на улицу и видим: над нашим большим полем у деревни кружится самолёт. Кружится он, кружится. Смотрим мы, а понять не можем – то ли наш самолёт, то ли немецкий? И чего он кружится? И вдруг, как начали вылетать из этого самолёта парашютисты! Наш десант это был. Как лягушата! Только – прыг! И раскрывается парашют! Прыг – раскрывается! Всё это было днём, нам было очень хорошо всё видно. Немцев в это время в нашей деревне не было. Рядом с Панасье было кладбище. На этом кладбище росли вековые ёлки – большущие такие. На этих ёлках сидел немецкий снайпер. В низине протекала речка Костра – с кладбища текла, а к Бессоново была горка. Парашютисты – уж не знаю как, на лыжах или пешком, как пошли «плетёночкой» - один за одним поднимались они на горочку, так снайпер всех их и покосил. Двенадцать человек. Мы их видели потом, так и лежали они на снегу, как шли - подряд. Снайпер их поджидал, сидел на ёлке».
Романенкова В.К. (деревня Никитинка):
«У нас стали парашютистов сбрасывать в 42-м году. Мы сидим дома и слышим: гул самолётов! Мы все на улицу повыскочили. Что такое: пузыри в небе?! Один за другим: самолёты летят и пузыри в небе! Отец нам говорит, что не волнуйтесь, это наши парашютисты».
Временные успехи кавалеристов и десантников нашли отражение в воспоминаниях старожилов. Например, 12 февраля 1942 г. в ночном бою были разгромлены немецкие гарнизоны в деревнях Дяглево и Мармоново.
Ануфриева А.А. (деревня Усадище):
«А к нам в дом немец прибежал с Савино, Мармоново, когда там армия Белова была. Прибежал и всё бормотал: «Мы тикали, мы тикали...». В это время в нашем доме немцы стояли. Дело было зимой. Он прибежал к нам в чулан. Мама перед этим напекла из муки, намолотой из льняного семени, лепёшки. Они были тёмные, но вкусненькие. Другого хлеба не было. Он как ухватил эти лепёшки! Жрёт! А сам: «Матка! Матка! Мы тикали, мы тикали! Мармына, Савина! Руссишь партизан! Пук! Пук!». А сам тем временем лепёшки наши жрёт! Мамка лепёшки эти от него отняла, прихоронила. Немцы были в хате, услышали, что он бормочет: «Мы тикали, мы тикали...». Вышли, его за воротник вытащили в комнату. Там ему пендаля давали, чтобы панику не сеял».
Активные действия советских войск в тылу врага в январе-феврале 1942 года спровоцировали жестокое отношение немцев по отношению к мирному населению. Немцы очень боялись партизанов, подозревали всё местное население в пособничестве партизанам. Начались массовые показательные казни и расстрелы бывших коммунистов.
На станции Алфёрово были расстреляны учитель Подобедов Николай Павлович и Илларионов Николай Илларионович. Обстоятельств этих расстрелов – за что и когда их расстреляли, уже никто не помнит. В Третьяково немцы расстреляли бывшего председателя колхоза Климова Степана Климовича, его сына Васю, председателя сельского совета Борисова Василия Борисовича. Расстреляли их зимой, в феврале, а нашли и смогли похоронить только весной в апреле. За связь с партизанами были расстреляли две семьи учителей Голочёловской школы. Расстреляли директора школы Андрея Семёновича Селедцова, его жену Наталью Васильевну Селедцову, их дочь – семилетнюю девочку Галю, учителя литературы Петра Никитича Толкачёва и его жену Марию Афанасьевну Толкачёву.
В Бессонове немцы устраивали показательные казни через повешение. Там были сосредоточены значительные немецкие силы и располагались две комендатуры. Арестованных за связь с партизанами привозили из других деревень, сажали в ледник, а потом казнили. Был среди них мальчик, наверное, связной партизан. Местное население сгоняли смотреть на казни для устрашения, что бывает за нарушение немецкого порядка. Вешали на перекладине, где до войны висел сигнал к началу работы, на старых вётлах, дубах, на плодовых деревьях. Повешенных не давали снимать несколько дней.
Наступательная операция полностью провалилась. Деревенские жители очень переживали, что не пришло в тот раз освобождение. Воронцова А.А. (деревня Уварово):
«А наши-то не соединились чуть-чуть! Не дали нашим подкрепление. Так уж мы тогда переживали, что нашим не дали подкрепление! Уже в Якушкино были наши! Немцы пригнали бронепоезд. Как бронепоезд пустили, так нашим деваться было некуда. Потом рассказывали, что наших убитых убирать было некому».
В лесах остались парашюты, брошенные десантниками. Романенкова В.К. (деревня Никитинка):
«Кто не боялся в лес ходить, натаскали парашютов. Они были шёлковые. После войны из парашютов шили платья. Парашюты были белые и кремовые. Кремовые парашюты не красились, а белые хорошо красились. Красили их ракетницами - они были малиновые, розовые и всякие - ими и красили парашюты. Люди расцветали!!!».
1942-й
Впереди был ещё год оккупации. Немцы продолжали приезжать и жить в деревнях наездами. Это были не только немцы, но и австрийцы, поляки, финны, чехи. Но все они были в немецкой форме, поэтому их называли немцами. К весне 1942 года у многих жителей продукты закончились. Кормились, в основном, тем, что оставалось у немцев в котелках. Иногда немецкие денщики, видя бедственное положение русских детей, сами предлагали матерям поставить котелок, чтобы отлить в него суп. Но вскоре и немецкие солдаты стали питаться кое-как, подобрали последние запасы жителей. Голодные немцы демонстрировали большую сообразительность, разгадывая, куда от них спрятали оставшиеся продукты и живность.
Васильев В.В. (деревня Дубки):
«Кур надо было как-то прятать. Сперва прятали под пол. Но немцы догадались. Они стали ногами по полу топать, а куры сразу: «Ко-ко-ко». Потом стали прятать кур в снег. В лукошко клали сено, сажали курицу – и в сугроб. Были у нас не только немцы, но и финны. Это были такие злодеи! Кур прятали и в печку. Вот один финн взял меня и потащил по всей деревне. Приведёт, заслонку откроет, меня туда засунет! Если куры есть, то они сразу шуметь начинают. Потом дальше тащит, в другой дом. Я был весь измазанный сажей. Потом он хорошо мне поддал и отпустил».
Мясо и сало, если у кого-то таковое оставалось после варварского нашествия немцев в октябре 1941 г., закапывали в ящиках в землю под полом или на дворе. Немцы лезли с хозяевами под пол и штыком методично прощупывали всю поверхность подполья. Некоторым повезло, у них остались коровы. Но целую корову трудно было спрятать от немцев. Тогда придумывали такую хитрость: зимой мясо зарезанной коровы закапывали в снег, сверху делали горку и просили детей на ней кататься, чтобы немцы ничего не заподозрили. Детишек высылали караулить, не идут ли немцы, когда пекли хлеб. При приближении немцев, хлеб прятали, а избу проветривали, чтобы не было запаха хлеба. Жители шли на различные ухищрения, чтобы немцы не заходили в деревни слишком часто. Например, выставляли перед деревней табличку с надписью «тиф». Немецкие солдаты очень боялись тифа и обходили такую деревню стороной.
О некоторых печальных случаях потери продуктовых запасов старожилы сейчас рассказывают уже с юмором.
Бояринова А.Н. (деревня Саньково):
«Мама потом смеялась, что сама она не додумалась, и никто ей не подсказал: пятнадцать курей она зарыла в снег на огороде и петуха посадила с ними! Мама, может, и понимала, но в спешке не подумала, чем дело закончится. Приезжают немцы, а наш петух: «Ку-ка-ре-ку!» из снега! Петух ошалел, орёт, немцам дорогу к себе показывает! Ну, так и есть, немцы: «Матка! Кур, кур, кур!». Нашли и петуха, и кур...»
Иногда трагическая случайность лишала семью надежды на выживание.
Кузьмина А.С. (деревня Саньково):
«Мамка закопала в сундуке иконы и курей, чтобы спрятать от немцев. Снаряд попал в это место – иконы разбил и курей побило! Ничего не осталось!»
Было особенно горько и обидно терять то, что ценой больших трудов всё же удавалось спрятать от немцев. Семья Бояриновой А.Н. в деревне Саньково смогла сохранить корову. Заложили двери сарая кладкой дров, тайком от немцев лазили через крышу к корове, чтобы напоить её и накормить. И корова оказалась умницей – ничем не выдавала своего присутствия, не ревела. Потом корову зарезали:
«Хорошо посолили мясо солью, сложили в чан, закопали, сделали ровненько снегом, чтобы не было видно следов... сли бы оно сохранилось, то было бы нам хорошим подспорьем… Вдруг, летит снаряд! Снаряд попадает прямо в наше мясо!!! Надо ж, чтобы так снаряд попал! И всю нашу усадьбу закидало ошмётками мяса!».
Продукты закончились, начался голод. От голода пухли, болели и многие, особенно дети, умирали. Ели крапиву, лебеду, мох, сушили и толкли листья деревьев, собирали козелец (семена дикого щавеля) и пекли из него лепёшки. Было огромным счастьем и удачей найти на прошлогоднем картофельном поле несколько сгнивших картофелин. Из оставшегося внутри картофелины крахмала делали лепёшки, которые называли «тошнотиками».
Немецких кладбищ становилось всё больше и больше. Два из них были расположены на станции Алфёрово вдоль железнодорожной ветки, которая вела в тупик. Там были похоронены немцы в серых шинелях и в зелёных шинелях. Под Дорогобужем шли бои с партизанами. Убитых немцев привозили ночью на станцию, набивали ими полные сараи (рядом с железной дорогой были хлевы), а днём хоронили со всеми почестями. Для ухода за могилами немцы наняли женщину из местных. Родственники из Германии присылали памятнички, веночки. До этого местные жители никогда не видели таких веночков. На кладбище были сделаны дорожки. Кресты были все берёзовые с написанными на них именами. Когда немцы отступали, они срубили кресты и погрузили их на платформу. После войны кладбище забросили, долго предпочитали о нём не вспоминать. Но в 2013 г. Народный союз Германии перезахоронил останки немецких солдат из Алфёрова на немецкое кладбище в Духовщине.
Много маленьких могилок появилось на кладбищах и прямо рядом с деревнями в Алфёровской округе за 1942-43 годы. Переход из деревни в деревню без пропуска был запрещён. Во время наступления советских войск зимой 1942 года жителям было запрещено передвигаться между деревнями по любому поводу. Поэтому, когда необходимо было везти хоронить умерших в соседнюю деревню, где было кладбище при церкви и могилы родственников, приходилось или закапывать гробы в снег, дожидаясь пропуска, или копать могилу здесь же, в деревне.
Матери каждый день выбирали между отчаянием и надеждой. Иногда оставалось лишь уповать на чудо. В поисках чуда некоторые обращались к ясновидящей Настеньке, которая жила неподалёку от Вязьмы. Говорят, что, когда немцы стали подходить к Вязьме, она выпустила двух петухов - красного и белого. Красный победил. Таким образом, она предсказывала, что войну мы выиграем. Многие верили её предсказаниям, она давала им надежду. Происходившее действительно не всегда можно объяснить с точки зрения обычной логики. Старожилы рассказывают, что летом 1942 г., когда территория была оккупирована немцами, с самолёта был сброшен пакет с письмами на поле, засеянное рожью, близ деревни Горлово. Известно, что, по крайней мере, три письма из того пакета нашли своих адресатов, несмотря на столь ненадёжный способ доставки почты. Это было большой радостью для получивших вести от родных. Другой советский самолёт, неожиданно появившийся во время казни немцами сотрудничавших с партизанами старост братьев Козловых в деревне Никитино, вселил в народ надежду на скорое освобождение, хоть и не смог спасти братьев.
Жажкова А.В. из деревни Никитино рассказала:
«Вот переводчик начинает читать: «За связь с партизанами братьев Михаила и Степана мы будем казнить через повешение». Табуретки: раз! - из-под ног. Старосты только дрыг-дрыг... всё... И вдруг летит наш самолёт - низко, низко! Видно ему, что народ стоит, люди висят. Стал он из пулемёта строчить. Палача сразу убил. А переводчика ранил».
Сожжение деревень
С декабря месяца 1942 года всех молодых людей без исключения стали угонять в рабство в Германию. В феврале-марте немцы стали угонять не только молодёжь, но и женщин с детьми. Вторая Ржевско-Вяземская операция началась 2 марта 1943 г.. Войска Калининского и Западного фронтов начали наступление. 13 марта во все деревни приехали немецкие карательные отряды. Целью немцев было замедлить наступление советских войск. Для этого они стали выгонять жителей и поджигать их дома, сараи, овины - всё, что могло гореть. В деревнях до войны крыши домов были покрыты соломой, поэтому поджигать их было очень легко. Поджигатели имели факел на длинной палке и ведро с горючей смесью. Они окунали факел в это ведро, потом его поджигали и горящим подсовывали под соломенную крышу. Солома моментально загоралась, потом пламя поглощало всё строение. В некоторых деревнях поступали ещё проще – стреляли в крышу ракетницей, и солома на крыше от этого загоралась.
Старожилы свидетельствуют:
Иванова Н.П. (село Третьяково):
«Сожгли нас накануне прихода советских войск. Снег был тогда, мороз был. Дома были сухие, покрыты соломой. Сожгли дотла».
Сергеева А.И. (станция Алфёрово):
«Когда отступали немцы, всё пожгли. Как зажгли наш дом, я мамку на саночки посадила (она уже болела тогда сильно), а немец и говорит: «Матка, грейся! Больше тепла не будет».
Те, кто мог, бросились выносить из горящих хат скарб. Старожилы рассказывают, что в деревнях Кононово, Плешково и Уварово среди карателей были и такие немцы, которые испытывали сочувствие к несчастным женщинам. Матери показывали им на маленьких детей, умоляли не поджигать дома. Как солдаты, они не могли не выполнить приказ и не жечь дома. Но, как люди, способные испытывать сострадание к чужому горю, некоторые помогали вытаскивать из домов кое-какое имущество – детские люльки, столы, скамьи. Были и такие, которые сами подсказывали, что надо выломать пол в доме и вытащить доски, чтобы потом иметь возможность соорудить из них шалаш. И даже помогали это делать. А вот в деревне Бекасово, напротив, тех, кто пытался вытащить оконные рамы из своих домов, отшвыривали прочь.
В Бессонове немцы доверили уничтожение деревни отряду полицаев во главе с местным латышом Жаном Силевичем. Полицаи сделали вид, что поджигают деревню, для убедительности действительно кое-что подожгли, но приказ полностью не выполнили. Благодаря этому в Бессонове уцелело много построек. По одному дому осталось в деревнях Азаровка рядом с трассой Москва-Минск (потом в нём жила вся деревня – 90 человек) и в Горлово, три дома осталось в деревне Малое Алфёрово, в большой деревне Реброво тоже уцелело несколько домов. Районный центр – посёлок Издешково был сожжён полностью.
Уроженец деревни Высоцкое, очевидец этих событий Абрамов И.Я. так описал свои детские впечатления от происходившего 13 марта 1943 года:
«… зарев виднелось много, ведь горели и соседние деревни: Алферово, Куракино, Кононово и многие, многие другие. И все это было видно с опушки леса как на огромном экране кино. Огонь поглощал все то, что годами, поколениями создавалось людьми. Но мы сидели в лесу какими-то отрешенными, окаменевшими, как бы равнодушными к этому трагическому событию, сделанному искусственно людьми, но только пришедшими из другого мира, из другого государства, нелюдями человечества».
Освобождение было горьким. Все деревни были уничтожены. Днём уже подтаивало, но ночью были сильные морозы. Негде было погреться ни женщинам с детьми, ни пришедшим советским войскам. Не было еды. Старожилы единодушно отмечают, что люди как бы впали в состояние оцепенения. Матери рассуждали так: «Пусть будет, что будет, на всё воля божья». Уходя, немцы оказывали сопротивление. На линии огня оказывались деревенские жители. Старожилы вспоминают, что горели земля и вода. Гибли или получали ранения люди в деревнях Саньково, Третьяково, Малое Алфёрово, Голочёлово, Горлово, Азаровка. В памяти тех, кто был тогда детьми, отпечатались такие картины (Бояринова А.Н. о гибели семьи Козловых в деревне Саньково):
«А где соседи?! Дом их сгорел. Горелых не видим. Где делись соседи? Побегли мы через дорогу. Там стояла кузня. Видим: прямо на дороге к этой кузне лежат один за другим: первым хозяин дядя Гриша, за ним - Маша, потом - Зоя, и последний - Лёня. Стали переворачивать убитых... ой, все они в осколках... ползли они, как гуси по дороге к кузне - отец первым, а остальные - за ним. Их строчили из автомата. Может, и наша разведка их побила. Немцы отступали, наши наступали - они били друг в друга, а между ними ползла семья Козловых... Зоя почему-то была ближе всех к кузне. На ней было штук восемь платьев надето - на переодёвку. Стоит почти сгоревшая кузня, перед ней лежит Зоя. Нога у неё в сторону откинута, а ветер её платья, как бахрому перебирает...»
После марта 1943
Тишина не наступила с уходом немцев. Да и ушли они недалеко – тормознули за рекой Дымкой. Оттуда начали обстрел деревень, оказавшихся в прифронтовой полосе. Старожилы вспоминают, что горели земля и вода. Обстреливали деревни Третьяково, Малое Алфёрово, Голочёлово, Горлово. При обстреле гибли мирные жители, дети.
Советские войска пришли 13 марта, а уже 19 марта всех молодых ребят призывного возраста 1923-25 годов рождения, тех, кому удалось спрятаться от немцев и не попасть к ним в рабство, призвали в армию. Сначала их всех собрали в Бессоново, на призывном пункте, а потом отправили на обучение в Лопатино. Через две недели они уже были на передовой на Днепре. Очень многие там погибли. Это был страшнейший удар для их матерей.
Армия испытывала недостаток в живой силе, людей к этому времени погибло очень много, поэтому призывать на фронт стали всех подряд, не исключая тех, кто по состоянию здоровья не был пригоден к строевой службе. Астматиков, язвенников и калек направили в рабочие батальоны – восстанавливать дороги и наводить переправы.
В Издешкове не уцелело ни одного дома. Поэтому райисполком и райвоенкомат перенесли в Бессоново. Как только прогнали немцев, так всех старост и полицаев, которые не уехали с немцами, вызвали в Бессоново для разбирательства. Железнодорожники, работавшие при немцах на железной дороге, также попали под подозрение в лояльном отношении к немцам. Во время оккупации в деревнях жили военнопленные красноармейцы, попавшие в окружение в октябре 1941 г.. Немцы заставляли их работать на себя. Некоторым дали по 10 лет ИТЛ, а основную массу отправили на фронт, в штрафбаты. Старосты, как правило, были люди немолодые, из лагерей почти никто из них не вернулся.
Известен только один случай, когда жители отстояли своего старосту, которого сами же выбирали при немцах. Это было на Уварове. Старостой там был Кириллов Иван Кириллович, который не только не делал зла людям, но и помогал советским десантникам-парашютистам зимой 1942 года, снабжая их едой и провожая по лесу к месту сбора. Немцы за это могли повесить, а, когда вернулась советская власть, надо было ещё доказать, что это действительно было, органам, на которые в марте 1943 г. была возложена обязанность решать судьбу людей, оказавшихся в оккупации. Старосту Кириллова отстояли женщины села Уварова.
За других старост никто не заступился. В советском лагере погиб староста села Третьяково Иван Васильевич Чижиков. Жители Третьякова тоже выбрали его сами. Он тоже ничего плохого людям не делал. Но за него никто не вступился, а он был уже человек немолодой. В тюрьме умер пчеловод Наумов – староста Бессонова.
Старосту деревни Панасье - Жихарева Ивана Петровича 1896 года рождения отправили в штрафбат. Он попал в плен в 1944 г. под Полоцком, а затем оказался в шталаге в Австрии, в Бадене. Жихарев выжил в немецком лагере и вернулся домой. Но такие случаи были единичными. Большинство людей погибло. Таких сломанных судеб людей, оказавшихся между двух огней, было очень много. Были осуждены и наказаны за работу на немцев начальник станции Алфёрово, дежурные по станции, стрелочники и обходчики. Советская карательная машина не обошла своим вниманием и их родственников. Старшина полицаев Бессонова Жан Силевич не стал дожидаться советского правосудия и уехал из Бессонова. А вот мать Жана и его сестра оказались в тюрьме. Дальнейшая их судьба неизвестна.
Все люди, оказавшиеся в оккупации, отныне и навсегда получили клеймо «был на оккупированной территории». Сразу после войны им был запрещён въезд в Москву, даже тем, кто имел там комнаты и квартиры.
16 марта 1943 г. войска 31-й армии освобождают Новодугино, 18 марта выходят на Издешково и затем к Днепру. За сутки армия освобождает 138 населённых пунктов и к 19 марта выходит на рубеж деревень Емельяново – Плещеево – Безменово - Жевлаки.
20 марта Днепр форсирован всей армией. Весенняя распутица осложнила дальнейшее продвижение. К тому же, в полосе наступления гитлеровцы сжигали все населённые пункты, разрушили железную дорогу и взорвали мосты и путепроводы автомагистрали Москва-Минск.
22 марта части 31-й армии попытались продолжить наступление в направлении Сафоново и Ярцево, но дальше первых траншей не продвинулись. В конце марта было решено прекратить общее наступление и перейти к обороне.
7 августа 1943 г. началось наступление войск армии в ходе операции «Суворов».
Страшные годы
Оккупация закончилась, но война продолжалась. Настали самые тяжёлые времена во всей истории Алфёрова и окрестных деревень. Вручную копали, на себе таскали плуг.
Жажкова А.В. (деревня Никитино Городищенского с/с):
«Война ещё не закончилась - в 1943-м, 44-м и 45-м годах - вручную всё копали и сеяли. Серпами нажнём (я уже жала тогда наравне со взрослыми), вальками намолотим, провеем на ветре - два-три мешка получится. Грузим их на лошадь (в деревне лошади не было, из Издешкова присылали лошадь), красный флаг - и на фронт! Всё на фронт отправляли, а себе почти не доставалось».
Жители деревень, в том числе и дети, также привлекались к восстановлению дорог. Вот рассказ об этом Карпушовой А.Г. (деревня Алфёрово):
«Перевезли нас через Днепр, дали лопаты. По трассе едут машины, танки, а мы с одной стороны дороги закидываем ямки. И вдруг гул: «У-у-у-у-у». Это немецкий самолёт летит со стороны запада. Он летел бомбить мост через Днепр. Мост и был разбит, но через реку была налажена переправа.Как начали нас трамбовать-бомбить на трассе! Как начали на нас бомбы кидать! Только «плюх!», «плюх!», «плюх!». Лошади, кухня, люди – всё вперемешку! Мы с Наташей побежали – уходим. Самолёт сначала бомбил, а потом из пулемётов: тра-та-та-тра-та-та! Мы даже морды их немецкие видели в самолёте! Низко, низко, низко!Прискакал к нам солдат – старый такой. А, может, он и не старый был… он был весь рыжий, грязный… страшный. Он нам кричит: «Девочки! Девочки! Куда я – туда и вы за мной!». Только бухнет бомба – он туда, в воронку. И нас зовёт: «Девочки! Девочки!». Мы за им. Так раз, другой… третий. Слышим, лошади жалобно ржут, где-то машина ещё шипит… военные стонут… А солдат всё нам кричит: «Девочки! Глядите за мной!». В четвёртый раз уже он выскочил. А немецкий самолёт всё на новые круги заходит и всё нас бомбит. Прыгнули мы в воронку за ним. Тут - «бух!». Мы все в комьях земли! Очухалися, смотрим: солдат ничком лежит на краю воронки – руками к нам, а ноги сверху. Я к нему ближе была. Наташа говорит: «Шур, потяни-ка его за руку, что-то он нас не слышит». Я потянула его: «Дядь, а дядь!». Как обдало меня кровью!!! Всё, готов уже… убит».
Негде было жить, нечего было есть, мужское трудоспособное население было на войне, о них не было никаких сведений. Люди остались без крыши над головой. Стали копать окопы, строить землянки, лезть в землю. Приносили из лесу жерди, брёвнышки, собирали по округе всё, что могло сгодиться для стройки. Пригодилось имущество, оставшееся от госпиталей и военных частей – землянки, блиндажи, ящики от патронов, кожаные офицерские сумки, сёдла, куски брезента. Из этого лепили кто что мог – сарайчики, шалашики, хибарки. Только чтобы можно было укрыться от ветра, дождя и холода до тех пор, пока удастся построить дом. После пожара не осталось ничего – ни одежды, ни посуды, ни мебели. Люди остались только в том, что было на них. Немец засел на Днепре, там шли кровопролитные бои. Из прифронтовой полосы с Днепра пошли беженцы. Они ютились в этих же землянках, которые не могли вместить и местных жителей.
В таких ужасных условиях в апреле-мае началась эпидемия тифа. Как утверждают старожилы, тиф не мог не начаться. В реках вода была красная от крови, по ним плыли мёртвые тела (так, например, было на Уварове и в других деревнях). Трупы красноармейцев, которые погибли при наступлении 1942-43 г. лежали на полях и в лесах, никем не убранные. Их было много. Немцы своих убитых убирали сразу после боя, иногда привлекая для этого пленных красноармейцев, затем увозили или хоронили в братских могилах рядом с населёнными пунктами, а убитые красноармейцы лежали на полях до тех пор, пока не сошёл снег. Они были обезображены птицами, зверями и временем.
На уборку трупов направили молодёжь – ребят и девчат. Где находили убитых, там и закапывали. Убрать трупы спешили побыстрее. Могилы им старались не копать, а стаскивали трупы к окопам, которых было очень много, и туда их опускали. Когда окоп заполнялся доверху, его засыпали землёй. Скорее всего, так и остались они там лежать в смоленской земле, никем не опознанные и числящиеся в военных документах, как «без вести пропавшие».
Первую весну землю обрабатывали лопатами, копали вручную или плугом. Один плуг тащили шесть-семь человек и ещё один управлял плугом. Людей было мало, мужчины были на войне, а в деревнях остались только женщины, дети и старики. Такими силами вспахать и посеять столько, сколько обрабатывали до войны, было невозможно.
Потом пришла вторая весна после оккупации – весна 1944 года. Посевного материала не было. Люди поехали просить картофель на посадку на запад Смоленской области в Починковский и Краснинский районы. Там немцы не сожгли селения во время своего отступления. Женщины ходили по деревням, просили милостыню на «погорелое».
Самые тяжёлые были 1945-46 годы. Начался голод, есть было нечего. Государство не оказывало помощь жителям разрушенных и сожжённых войной деревень, люди вынуждены были выживать самостоятельно. Некоторым помогали родственники, жившие в Москве, – передавали кое-какие продукты или товары, продав которые можно было купить хлеб. Многие опять поехали за хлебом на запад – на заработки в Белоруссию и Литву. Собирались по несколько человек – три-четыре девки, и ехали в Белоруссию зайцами, на товарняках, на открытых платформах. Пассажирские поезда не ходили после войны. На открытых платформах доезжали до Бреста, все чёрные от паровозного дыма. Потом по три месяца жили в Белоруссии, работая у хозяев за хлеб. Белорусы помогали охотно, давали за работу зерно, сало. Немцы не уничтожили там всё так, как на востоке Смоленской области. Целы были хутора, большие деревни, у жителей остался скот. Из Литвы возвращались с пустыми руками, потому что литовцы даже на порог своих домов не пускали просящих милостыню.
В это время многие матери стали отдавать своих детей в детские дома, не имея возможности их прокормить. Потом стало легче. В колхозы прислали коров, овец, лошадей, которых называли «монголами». Коровы были в том числе и из Германии. Говорят, что все они были туберкулёзные. В первую очередь пришлось решать вопрос, где разместить прибывший скот, так как никаких сараев не осталось, не говоря уж о скотных дворах. Строить было некому, за исключением подростков, которыми командовали старики.
В городе Вязьме было уничтожено 94 % зданий (5339 из 5658). Были разрушены и уничтожены 6 больничных зданий, 12 школ, здания детских учреждений, электростанция, водопровод, 5 городских мостов, вырубили два городских парка, уничтожили все промышленные предприятия. Были взорваны Духовская и Троицкая церкви и другие здания религиозных культов. Теперь это всё предстояло восстанавливать. Из ребятишек 13-15 лет, среди которых были и алфёровские, формировали строительные бригады. Бригадирами над ними ставили женщин. Они и восстанавливали Вязьму, строили дома. Дети собирали и чистили руками кирпичи, оставшиеся от разрушенных зданий. Не было ни техники, ни лошадей, всё возили на себе – и кирпичи, и песок, вручную месили раствор. Мужчины, которых было немного, работали каменщиками. Норма для подростков была начистить 500 штук кирпичей за день. Работали до кровавых мозолей на руках, по 6 часов. За такую работу дети получали взрослую продовольственную карточку – 400 граммов ржаной муки на день (детям выдавалось по 200 граммов). Таким образом построенные здания стоят в Вязьме до сих пор.
В 1947 году была отменена карточная система, но хлеб стоил дорого - пуд зерна (16 кг.) стоил 800 рублей. Снова были организованы колхозы, снова начисляли трудодни, на которые ничего не платили или почти ничего. Председателями колхозов и сельских советов были либо женщины, либо вернувшиеся с войны больные солдаты. Зерно у колхозов все забирали на госпоставку, нечем было платить за работу МТС и колхозникам. Ни выходных дней, ни отпусков не существовало. Работали полуголодные по 15-18 часов в сутки. Но вопрос «почему мы так работаем?» себе не задавали, стремились как можно быстрее всё восстановить. Старожилы и по сей день уверены, что это был правильный порядок. Иначе не удалось бы заново наладить жизнь. Если бы дали людям свободу, все бы просто уехали.
Жажкова А.В. (деревня Никитино Городищенского с/с):
«Раньше отказаться - права такого не было. Посылают - должен идти».
Длинная тень войны
На полях боёв было много оружия: винтовок – немецких и русских, пистолетов, автоматов. Оружия было очень много, немцы его не убирали. В лесах висели на кустах и валялись в траве офицерские ремни и портупеи, которые бросили попавшие в окружение. Во время оккупации местные жители боялись брать в руки оружие, так как немцы расстреливали человека с ружьём без предупреждения. Когда оккупация закончилась, понравившееся оружие никто не запрещал местному населению забирать себе. Особенно это оружие интересовало подростков 12-17 лет. Они собирали его, приносили домой и прятали. У каждого пацана был запас оружия и патронов к ним. Много было гранат – как противопехотных, так и противотанковых. Матери понимали опасность такого увлечения, но ничего не могли сделать. Детьми эти подростки были только по возрасту. Они наравне со взрослыми работали, пахали и сеяли, восстанавливали трассу Москва-Минск, посылались на расчистку завалов в городе Вязьма, на уборку трупов на полях боёв. Сыновья не слушались своих матерей и развлекались стрельбой из найденных автоматов, играли с гранатами, глушили ими рыбу. Находили склады боеприпасов и пытались разобрать снаряды, добыть взрывчатку. Часто это заканчивалось трагически. Были и смертельные случаи. Снаряды взрывались и убивали или калечили детей. Иногда гранаты разрывались в руках, отрывая пальцы. Ближайшая и единственная гражданская больница была в Вязьме. До неё ещё надо было добраться. Больница была переполнена, не хватало ни лекарств, ни персонала. Поэтому оказать вовремя квалифицированную помощь там не могли. Дети или гибли, или оставались безрукими калеками на всю жизнь.
Фронт пошёл дальше на запад, но на случай, если немецкая армия снова перейдёт в наступление и вернётся, поля вокруг просёлочных дорог были заминированы. Эти поля несли смерть мирным жителям и войскам, находящимся в тылу. Было заминировано поле под горкой у речки на Уварово и поля вокруг села Третьяково. На Уварово ящики с зажигательной смесью, рассчитанные на подрыв танков, были расставлены по всему бывшему озеру. Считалось, что все знали, что поля заминированы, и по ним ходить нельзя. Но трагедии всё же происходили, люди подрывались на минах. Как напоминание об этом, на Уварово осталась могилка прямо под горкой у бывшего озера. Здесь подорвалась на мине пожилая женщина, переходившая речку вброд.
Подростки сами разряжали мины, добывая из них тол для того, чтобы глушить им рыбу. Впоследствии минные поля «выручали» молодых трактористов горючим. Горючее было большим дефицитом. На минных полях были закопаны ящики, в каждом из которых находилось по 20 бутылок с горючей смесью. Трактористы, которым было по 16-18 лет, заходили на минные поля, отыскивали тоненькую струну, натянутую над землёй и по ней находили взрыватель. Осторожно снимали взрыватель с шашкой тола, а затем извлекали бутылки с горючим, которым заправляли свои трактора. На одну двадцатилитровую канистру необходимо было снять без ошибки две мины. Везло не всем. Были смертельные случаи, молодые ребята гибли. Пахать поля после войны было опасно. На них осталось много мин, снарядов и других взрывоопасных предметов. Много было подрывов тракторов на фугасах и получений трактористами ранений и контузий. Снаряды на полях продолжали находить до 70-х годов XX века. Много их осталось лежать вокруг погрузочно-разгрузочной рампы станции Алфёрово (по всей видимости, лежат они там до сих пор). В этом месте было категорически запрещено пахать.
После войны оставалось много брошенной военной техники: самолётов, и танков. Магистраль Москва-Минск и железная дорога Москва-Брест были для немецких и наших лётчиков главными ориентирами. Поэтому самолёты часто падали рядом с населёнными пунктами, расположенными вдоль этих транспортных артерий, а потом оставались долго там лежать, будоража воображение мальчишек. Убрали их только в 60-х годах.
Рассказы старожилов о войне – это истории выживания людей в нечеловеческих условиях. Ведь война – это не только огромное несчастье, это ещё и испытание людей. Воспоминание о пережитом счастье – уже не счастье, а воспоминание о пережитой боли – это всё ещё боль. Эта боль незатухающе пульсирует в каждом рассказе.