Алфёрово

Воспоминания
Терентьевой Марии Васильевны
(1928 г.р.)


О деревне Ладыгино

Мария Васильевна Терентьева

Деревня Ладыгино – одна из многих деревень в Смоленской области, которые перестали существовать после войны. И не вспомнил бы уже никто и никогда её названия, если бы о ней не рассказала Мария Васильевна Терентьева, которая родилась в этой маленькой деревне 6 мая 1928 года. История её типична: большая крестьянская семья, жили бедно, пришли немцы – всё сожгли. После войны пришлось всё заново восстанавливать, голодать и много работать. Деревня была обречена и исчезла с лица земли.

Мария Васильевна подробно рассказала об изнурительной работе на торфоразработках, дополнив свои штрихи-воспоминания в уже известную картину послевоенного восстановления посёлка Издешково.

«Жили, нищету терпели»

Наша деревня называлась Ладыгино – её сейчас нет. Деревня была – дворов десять. Раньше были маленькие колхозы: одна деревня – один колхоз. Это уже после разные деревни стали объединять в колхозы. В колхозах раньше нищета была. Так мы жили, нищету терпели.

У мамы нас было шестеро детей. Сестра Соня и брат Фёдор были старше меня. После меня родились сестры Нина, Катя и Настя. Маму звали Терентьева Пелагея Константиновна, она работала в колхозе, а папа был на производстве – выжигал извёстку. Отец умер в войну. На фронте он не был, потому что больной был – язва желудка. Тогда всё вручную делали, извёстка горела открытым огнём. Производство было вредное - так и заболел.

Дом у нас был новый – папа выстроил. Около дороги наша хата стояла. Дом был и хороший, и свободный, две перегородки было в доме. А соломой крыт! Раньше-то нищета была… Мама работала в колхозе, нас бросала, как попадя. Мне было семь лет, а я уже ходила с ней на поле: и лён брала, и всё делала. Лён раньше молотили руками в шахе. Научилась жать – пальцы порезала. До войны я успела закончить 5 классов, каждый день ходила в Издешковскую школу. После войны образование не продолжала. Мы были нищие, коровы у нас не было. Курочки были, поросёночек был.

Оккупация

Война началась, мы оказались в оккупации. Немцы ехали не с трассы, а ехали с Милютино, Игнатково – со Старой Смоленской дороги. Ехали напрямую! А мы, дети, глядим – народ, лошади, оружие… Что такое? Мы и не поняли…

Маленькая деревня – немцы заезжали мало, брать им было нечего. Большая деревня – больше заезжали. Немцы находились в наших хатах. Набивалось их полная хата! И так было в кажной хате! Они заезжали своими лошадями, проживали нашими продуктами. Немцы у нас простояли зиму. Хата у нас была большая – с перегородкой. Немцы стелили свои одеяла, подушки… всё у них было приготовлено. Жили они у нас, пока не обобрали. И кур побили, и свиней (у кого были) побили, и картошку повыгребли. Немцы – это ещё туды-сюды были. Они горготали по-своему, жрали… Финны и поляки были самые злые. Мы были всё время голодные. Бывало, мама наварит нам полевку. Полевка – это похлёбка такая из ржаной муки. Мы у печки караулили, чтобы солдаты полевку нашу не поели. А они нас костылями били – финны и поляки, загоняли под кровать. Немцы были добрее, они приезжали со своими кухнями. При немцах даже были вечеринки. Немцы на губных гармошках играли. У нас была такая Кустарёва – молодая женщина. У неё вечеринки в доме устраивали, танцевали и пели. Немцы ничего плохого в наших деревнях не делали. Обобрали, всё поели, но плохого ничего не делали. Зиму жили нашим всем, пока не объели нас, тогда стали подаваться в другие места. Весной их стали командировать к Москве. Во время оккупации мы никуда не выходили – даже из деревни в деревню боялись ходить. В нашу деревню партизаны не приходили, потому что лесов не было вокруг.

Зима была лютая. Проезжая дорога шла от Издешкова до трассы. Сугробы были большие. Снегу было так много, что не было видно, кто идёт, кто едет. Наших пленных тут была тьма тьмущая. Барак пленных был там, где сейчас автобусная станция в Издешкове. Ещё один барак пленных был за железной дорогой. Немцы гоняли их на трассу чистить дорогу. Пленные ходили – шинельки незастёгнутые, ботинки незашнурованные… Много ребят уходило, убегали, у которых силы были. Дорога проходила рядом с нашей деревней, а наш дом у дороги стоял. Когда вели пленных, они закапывались в снег, потом приходили в деревни, просили помощи. Они просили какую-нибудь одёжу… мама давала платок, шапку, кормила их полевкой. Они не полевки нашей хотели, они согреться хотели. Куда потом дели наших пленных, которых было очень много, я не знаю. Ребята у нас не задерживались, потому что мама очень просила, чтобы уходили. Она боялась, что и её, и детей расстреляют.

Уничтожение деревни Ладыгино

В 43-м году нас освободили, 18 марта... восемнадцать градусов мороз! Сожгли всю деревню! Голое поле…

В деревню каратели приехали поздно вечером 17 марта. С факелами бегали по деревне. Всю деревню, всех жителей согнали в самую плохую хатку, закрыли, подпёрли и подожгли. Двери уже горели, когда два парня выбили окошки, и мы выскочили. В деревне были одни женщины и дети, деревня наша была маленькая. Немцы утикали - подожгли и сразу уехали. Ничего не осталось – голое поле.

А на утро едет разведка. Наша разведка пришла к нам из Санькова утром 18 марта. Везут пулемёты – два мужчины. Загоготали около нас не по-русски – мы не поняли, а оттуда стрельба идёт незнамо какая! Это уже было в последний раз.

Мы были непригреты – голодные, рваные, вшивые, в лаптях!

На станции Исаково

Как нас освободили, так сразу из деревни всех выселили за Вязьму на станцию Исаково. Нам дали вагон, чтобы мы эвакуировались. До деревни Исаково надо было идти от станции два километра лесом.

Один раз я ездила с нашими деревенскими женщинами из Исаково в Ладыгино. Вернулась в нашу деревню, посмотрела - как там и что… Набрала мешков, поехала обратно в Вязьму. И тут, на станции я попала под бомбёжку. Я тащилась с какими-то мешками, а тут бомбёжка – вокзал немцы бомбят. Куда деваться?! Гляжу: бегут военные. Я подумала: «Гражданские не умеют прятаться от бомбёжки, а военные умеют». Я след за ними от вокзала побежала. Так мы добегли по Вязьме до трассы. А как мне обратно вернуться? Я же не знаю, где я… Пришлось спрашивать, как до вокзала добраться. Думала, что наши женщины там будут. Прихожу на вокзал – никого из наших после этой бомбёжки нету! И что мне делать? Ни денег, ничего нет… Было у меня немного хлеба. Я пошла его продавать. Ухватили у меня сразу эту «скидочку» хлеба. Я купила билет на вырученные деньги, доехала до станции Исаково. А тем временем уже ночь. На мне какие-то мешки… Ни будки, ничего вокруг – лес непроходимый… Подходит ко мне проводница, спрашивает: «Как ты, дочь, пойдёшь?». А я знала, что там стёжечка должна быть до деревни. Два километра надо было идти этим лесом. Нашла я эту стёжечку. Ночь…темно кругом. Прихожу домой, а обо мне уже беспокоятся, гадают: то ли я под бомбёжку попала, раненая в больнице, то ли погибла…

На торфоразработках

Лето мы пробыли в той деревне. Туда нас отвезли, а осенью привезли обратно. Только мы вернулись, я тут же пошла на работу. В колхозе я не работала, ушла сразу на производство на торфоразработки. Для Смолгэса мы добывали торф.

Голод был ужасный. Первый год, как нас освободили, мы ходили на колхозные поля, собирали картофельный крахмал. Жили мы в землянке. Лесу тогда рядом с нашей деревней никакого не было – это сейчас все поля лесом заросли. В землянке потолок был сделан – хворост, хмызник нарублен, солома, а потом землёй. Мама одна с нами, детьми это делала.

Бывало так: отработаю я шестнадцать часов, уже переживши эту оккупацию, иду домой, в нашу землянку. Солнце на закат уже заваливается. Меня валит снопом! Я сознание теряла от голода. Падаю с ног: речка, - так в речке, канава – так в канаве, дорога – на дороге… Я одна ходила. Солнце село, я подымаюсь. Иду, как пьяная, но иду. Подымалась, шла дальше… от голода я никак не могла одужить…

Есть нечего, одевать нечего! Лапти плести – онуч нету! На работе нам дали резиновые галоши – до зимы. А зимой – лапти. Год мы проработали вручную, потом прислали нам три машины. Сначала работали: у нас тачка, мерзлоту рубим, добываем до массы и вывозим, вывозим…

Меня послали учиться в Калугу на машиниста, чтобы добывать торф. Я теорию не понимала, преподаватели говорили, что не сдам. Поехала учиться (уже сколько проработала!): мужские кирзовые сапоги, фуфайка надета на мне не чистая… так я поехала учиться. Торф добывали: Гранки, Голынки и наше Издешково. Лето добываем, а зиму – на разгрузку в Смоленск. У нас было болото в Орефино и в Васюково. Полгода я работала за 800 грамм хлеба! Потом нас стали хорошо снабжать. Даже по пять метров ситцу давали! Ситец дадут – мама едет в Белоруссию. Белоруссию не так немцы обобрали, как нас – они её быстро пробегли. Мама привезёт и ржи, и картошки… Война тогда ещё шла.

В Издешкове было всё пожечено и побито. Остался один кирпичный дом без крыши. Приехал начальник. Нас, моих одногодок, стали собирать на работу. Зиму мы носили лес, чтобы сделать крышу для кабинета начальника. А лето – сезонная работа на болоте.

Я на одной работе работала – ни до чего мне было. Работа была очень тяжёлая, я сорвала здоровье и попала в больницу. Никто не мог понять, что со мной? Думали, что я заразная. Поместили меня отдельно ото всех. Дали мне ведро и дали мне палку крыс гонять. Приехал на моё горе молодой смоленский врач. В это время уже был Смоленск освобождён. Он привёл меня в общую палату. Полежала в больнице – и обратно на тяжёлую работу. 17 человек в карьере шуруют. Торф надо было добыть, поднять и высушить. В Орефино в две смены работали. Железная дорога шла с Васюкова. Был у нас небольшой паровозик. Для известкового завода тоже угля не было, а извёстку вырабатывать надо было. Производство стразу восстанавливать стали. Долго работали вручную. Тачки нам дали здоровые и тяжёлые-претяжёлые. Везём эту тачку с торфом на поле – там её надо выгрузить. Норму должны были давать. Руками норму не выполняли. Так я работала за 800 грамм хлеба. Ползёшь домой голодный – ни живой, ни мёртвый…. Но мы были молодые.

Когда строили вокзал - а строили его москвичи, было весело в Издешкове. Танцы организовывали. Нам стали давать опорки. Клуба не было, гулянки с баяном устраивали на улице. К нашим баракам на болоте приходили ребята с баяном, девчата собирались. Провожал меня один такой с баяном от вокзала до землянки. Поглядел, где я живу, сказал: «Прощай…». Я пошла в землянку, а он домой… с баяном...

Я жила на торфоразработках в бараке. Мама оставалась в деревне. У нас долго-долго была землянка. Потом купили в Милютино хатку. Перевезли. Стали укрупнять колхозы. Деревня наша стала ликвидироваться – кто помёр, кто переехал… наши переехали в Катеринино. Я жила в бараках на торфе, пока они не развалились. Вышла замуж - муж мой, Иванюшин Николай Ануфриевич (1915 г.р.), воевал, был дважды ранен, умер от ранения лёгких в 67-м году. Два осколка были у него в лёгких.

Дай Бог вам, чтобы вы никогда не увидали то, что мы видали!!! Ужас пережили мы.

Мы это пережили все… но разве это жизнь? Я не помню ни семнадцать лет, ни двадцать лет… мечты никакой у меня не было. Мама в колхозе работала, детей – шесть человек. Я везде отработала честным трудом! Я люблю землю, без неё мне лихо… Если бы сейчас все работали так, как мы работали после войны, то Россия была бы у нас богатая!


(записано 8 мая 2015 года)

Судьбы Азаровка Азарово Александровское Алфёрово Алфёрово станция Мал.Алфёрово Афанасово Белый Берег Бекасово Берёзки Бессоново Богородицкое Боровщина Воровая Высоцкое Гвоздяково Голочёлово Горлово Городище Гридино Дача Петровская Дубки Дымское Евдокимово Енино Енная земля Ершино Жуково Заленино Зимница Изборово Изденежка Издешково Изъялово Казулино Комово Кононово Костерешково Костра Куракино Ладыгино Ларино Лещаки Лопатино Лукино Лукьяново Марьино Морозово Мосолово Негошево Никитинка (Болдино) Никитинка (Городище) Николо-Погорелое Никулино Панасье Перстёнки Реброво Рыхлово Плешково Починок Рагозинка (Шершаковка) Сакулино Саньково Семлёво Семлёво (старое) Сеньково Сережань Скрипенка Старое Село Сумароково Телятково Третьяково Уварово Ульяново Урюпино Усадище Федяево Халустово Холм Холманка Чёрное Щелканово Яковлево (Каменка) Якушкино Наша часовня

www.alferovo.ru в социальных сетях